ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНОЕ ИНТЕРВЬЮ ОТСЮДА http://www.afisha.ru/article/8317/
Итоги нулевых Константин Эрнст, генеральный директор Первого канала, 49 лет
Превратил канал в мощнейшую медиамашину с самыми эффектными шоу, невероятным политическим влиянием и неограниченными возможностями для экспериментов. Попутно спродюсировал несколько фильмов, изменивших устройство русского кинобизнеса.
Текст: Юрий Сапрыкин
Фотографии: Алексей Киселев
30 декабря 2010
— Я посмотрел сегодня программу ОРТ 2000 года. Единственные шоу, которые там присутствуют, — «Поле чудес», «КВН» и «Что? Где? Когда?». В субботу вечером в прайм-тайм идет сериал «Коломбо». Такое патриархальное телевидение.
— Люди не в состоянии отследить скорость изменений, а за десять лет изменения на телике произошли абсолютно радикальные. Людям, которые рассуждают об этом в интернете, в газетах, в журналах — в «Афише», в частности, — кажется, что телевизор почти перестали смотреть. Но арифметика сообщает другое. Абсолютное количество людей, которое смотрит телевидение, к концу десятилетия выросло. Это парадоксальный факт. Даже люди, которые говорят, что «не смотрят зомбоящик», загадочным образом в курсе всех изменений, которые там происходят.
— Ну то есть это теперь стартовый пункт трубопровода, где нефть заливают.
— Всех интересует место, в котором делают контент, по каким трубам его разольют — уже не важно. Если этому контенту нужно будет сделаться интерактивным, многовариантным, раздающим деньги или целующим зрителей, дело и до этого дойдет. Телевидение как ящик с антенной никого не интересует. Телевизионщиков это в первую очередь раздражает: и качество сигнала не очень, и обратная связь отсутствует. А противопоставление с интернетом — оно происходит от общего раздражения. Огромное количество журналистов, пишущих или радийных, ненавидят телевидение, зачастую потому, что у них не получилось что-то сделать на телевидении. Все же понимают, насколько это аудиторно выше любого радио или печатного источника, — это максимальное внимание, максимальная возможность реализации. Я, конечно, не говорю про всех, я говорю про большинство.
— Не соглашусь. У многих пишущих людей амбиции просто находятся в другой плоскости по сравнению с той, в которой телевидение оказалось в нулевые. Телевидение в это десятилетие осознало свою миссию так: нужно дать людям возможность отдохнуть. Мы пережили очень сложное, травматичное, нервное время, потом немного отпустило, и нужно отдышаться. Помимо всех историй про цензуру и контроль сверху — телевидение выполняло вот такой социальный заказ.
— Абсолютно согласен. Я свою телевизионную карьеру начал во «Взгляде», который для разрушения коммунистического строя в России сделал больше, чем кто-либо. Невозможно сейчас создать медийный феномен такого уровня. Но запросы меняются. Есть запросы на революцию, есть запросы на созидание, есть запросы на расслабление — и это было основным мотивом, во всяком случае, первой половины нулевых. Рядовой телезритель говорил: «Я стал солдатом капитализма. Я борюсь за свою семью, свою зарплату, свое будущее, свои перспективы. Не грузите меня! Я хочу прийти домой, и чтобы мне отмассировали пятки, иначе я вас смотреть не буду». Телевидение часто обманывает себя, выступает в роли какого-то горлана-главаря, а на самом деле это такая специфическая сфера обслуживания населения вроде службы быта или общепита. Был общественный запрос, телевидение довольно эффективно на него отвечало, а к концу нулевых началась другая история.
— Кстати, вы знали заранее о речи Парфенова? И что думаете о ней?
— О том, что будет говорить Леонид Парфенов в своей речи, я не знал. Да и не интересовался. У него как у лауреата было право на любое высказывание. А что я думаю по этому поводу, я говорить не буду: читатели, как и зрители, никудышные исповедники.
— Так какая же история началась к концу нулевых?
— Произошел мощнейший культурный кризис планетарного масштаба. Человечество достигло такой скорости в получении информации, что стало, как компьютер, зависать. Такое количество информации человеку не нужно, даже скорость физического перемещения человека к началу третьего тысячелетия стала глубоко антифизиологична. Вы не должны через 10 часов оказываться на другом континенте, хомо сапиенс на это не рассчитан. И всех одолело некое беспокойство. Человек приходит к концу дня домой, ему тяжело и страшно, глубокой уверенности в завтрашнем дне у него нет, он давно не понимает этот мир и все, что там происходит. Все основные ролевые модели капитализма, поведения себя в обществе, подверглись чрезвычайной критике, даже те люди, которые пытаются им соответствовать, подспудно понимают, что в этих моделях что-то не то. Это, с одной стороны, приводит к зависти по отношению к персонажам 90-х, которые отхватили скважины, бабки, позиции, места...
— ...и вообще весело провели время.
— А нам не досталось ничего, эти суки все заняли. Но это ложные размышления, те, кто в 90-е весело время проводил, они такие же объекты этого кризиса, просто более укоренившиеся. Но во время шторма плотно сидит твой якорь либо никак не зацепится за грунт — это уже небольшая разница. Шторм такого уровня, что снесет все корабли, если они не поймут, как встать по ветру. Главная проблема в том, что люди пока не в состоянии проартикулировать время. Никаких мощных высказываний по поводу текущего времени в современной культуре нет. Существует глубокое непонимание не только того, что должно произойти, но и того, где ты сейчас находишься. Поэтому интернет помимо прикладной функции получения информации стал местом выхлестывания боли, озлобленности и других форм непонимания себя в этом мире. Существование в блогах — это попытка карнавальной реализации: я хочу выглядеть так-то и так-то, потому что такой, какой я есть на самом деле, здесь и сейчас, я даже сам себя не устраиваю. Это уже целое поколение. Я, конечно, интересуюсь достижениями этих людей, пытаюсь взять их на работу, дико раздражаюсь их поверхностностью. Когда идет дискуссия по какому-то важному делу, в которое я так или иначе интегрирован, — я вижу, что люди не о том говорят. Они обсуждают поверхностные, ничего не значащие детали, даже не пытаясь заглянуть глубже.
— Но это же всегда так было. Герои песни Высоцкого «Диалог у телевизора» тоже не выходят на высокий уровень анализа. Просто раньше этих Ваню и Зину никто, кроме Высоцкого, не слышал — а сейчас им включили микрофон, дали клавиатуру, их стало слышно.
— У Вани и Зины было гораздо меньше информационных поводов и гораздо больше времени, поэтому можно было ожидать более глубинного осознания. От отдельных вань и зин.
— Для Вани и Зины телевизор был главным источником информационных вирусов, мемов. А сейчас среди генераторов мемов телевизор в лучшем случае занимает место в первой тройке. И вот где-то за пределами телевизора появляется вирус под названием, допустим, «Россия для русских, Москва для москвичей», который сам собой не пройдет, изнутри сетевого сообщества от него нет противоядия. И получается, что, кроме телевидения, некому заняться его терапией.
— Я думаю, что национализм свидетельствует о глубоком несовершенстве хомо сапиенс. Национальные выплески были всегда, это не связано с текущей политической ситуацией. Что такое глобализация? По большому счету это такой панамериканский национализм. Мы самая богатая страна, мы живем лучше всех, живите как мы. Это попытка экспансии своего способа видения жизни на остальных.
— Но они со своими национальными проблемами начиная с 60-х как-то разобрались.
— Они поверхностно подавили проблемы, которые в 50–60-е были просто зоологическими. Когда негры ездили в отдельных автобусах и сидели на определенных скамейках и висели вывески: «Собакам и неграм вход запрещен». Ну что ты скажешь? Что большинство белых американцев страстно любят черных американцев?
— Они по крайней мере договорились соблюдать приличия.
— Но эта договоренность очень поверхностная и жидкая. У негров все равно свой темперамент и свой взгляд на жизнь. И человек, приехавший с Кавказа, ему кажется, что здесь бабы ведут себя совершенно паскудно, мужики — слабые козлы, и все это неправильно. И когда у него появляется малейшая возможность поправить положение дел в своем микрокосмосе — он это делает. Это вопрос не политический. Он шире. Это вопрос глобальной культуры, и вовсе не в смысле образования. Я в Америке часто бываю, и даже внутри огромной шоубизнесовой телевизионной киноимперии, в которой огромное количество евреев, дикий антисемитизм! Если в офисе крупной американской компании по случайности сидят три американца неиудейского происхождения и они выясняют, что ты не еврей, дальше ты выслушаешь массу антисемитских шуток и жестких высказываний. При всем при том, когда подъедут люди для следующих переговоров, и это окажутся сплошь евреи, все будет дико политкорректно. Ничто никуда не ушло. Просто люди научились в определенных ситуациях держать себя в руках. А пьяный Мел Гибсон? Что у трезвого на уме...
— Но президентом негра избрали.
— Но это же негр не настоящий. Только наполовину. И если ты восторгаешься тем, что негра избрали, — это знак того, что у тебя есть националистические идеи. Если ты обращаешь на это внимание, ты уже признаешь искусственность этой системы. Тебе должно быть все равно. Я вот лет до 12 вообще не думал, кто какой национальности.
— Это специфика советского детства.
— То, что у людей разных национальностей отличаются коды поведения, — это тоже объективный факт. Ты знаешь, все, что ты ешь до пяти лет, ты будешь любить всю жизнь? Дальше пойдут фуа-гра, шампанское «Мадам Клико», но от того, чем тебя кормила бабушка, ты спустя тридцать лет все равно будешь получать острое удовольствие, так устроена физиология организма. И в этом нет ничего плохого. Одного кормили только что зарезанной на его глазах бараниной, а второго — сарделькой с пюре. Строить на этом что-то глобальное и агрессивное нельзя. Но и не учитывать это тоже невозможно.
— На самом деле люди, которые выходили на Манежку, — это в огромной части герои сериала «Школа». У них иное восприятие реальности, те методы успокоения и примирения с реальностью, которыми мы пользуемся, для них не работают. Как и аудитория Ассанжа, они живут с ощущением глобальной несправедливости, но на это еще накладывается миллиард местных проявлений несправедливости.
— В первую очередь они чувствуют себя опоздавшими родиться. Как мальчики в Советском Союзе переживали, что не были достаточно взрослыми для участия в испанской войне, сегодняшние мальчики переживают, что не были взрослыми в момент приватизации и раздела имущества. Это для многих создает фон, на котором очень болезненно воспринимается любая несправедливость. Все не так. Все расхватали. Где наше место?
— Ксенофобия — просто один из ответов на вопрос о справедливости, который их терзает.
— Знаешь, справедливость — важнейшая категория в России, но она, как и правда, у каждого своя. Это очень субъективная категория, в первую очередь завязанная на культуру, в которой тебя воспитали. И в традиции одной культуры что-то справедливо, а для другой это что-то — последнее паскудство. Никакой общей планетарной справедливости не существует. Это категория общая лишь для людей, практикующих культурные коды, сформировавшиеся в определенном месте в определенное время. Для русских, выросших в средней полосе, справедливо одно, а для дагестанцев, выросших в горном селении, зачастую справедливо другое. Если честно, подавляющее число блогов невозможно читать из-за тотального озверения! Мутко написал себе квадратными буквами спеллинг. И огромное количество людей высказываются с такой ненавистью об этом, как будто они все флуэнтли инглиш спикинг. Мне хотелось сесть и написать: козлы! Вы по-русски не можете в блогах своих писать, вы диктант не можете сдать, ни пунктуации, ни орфографии, ни хера нету. И не потому, что это олбанский, а потому что вы плохо учились в школе. Что вы прикопались?! Удивительно, когда победа твоей страны и получение права на проведение чемпионата мира вызывает огромное отторжение, — это говорит об искажении психики. Для моего культурного кода это идиотизм, а для их — нет.
— Ну а что с этим новым общественным заказом делать? Вы же не можете сказать: ребята, а вот с этим вы сами как-нибудь разбирайтесь.
— Это огромная проблема. Во-первых, потому что они сейчас являются глубоко психически нестабильными людьми, они чувствуют себя обворованными, недоцелованными, попросту несчастливыми.
— И это становится источником новой пассионарности. Вот в тех людях, которые в нулевые машину в кредит покупали, в них никакой пассионарности не было. Их в общем все устраивало.
— Люди, реализовавшиеся в 90-е годы, дико упирались. Практически все олигархи — а далеко не все из них самые умные — это люди, которые во многом преодолели моральные табу. Они были дико работоспособными, они были смелыми, такие абсолютные десперадос. А у новой генерации есть, конечно, деньги на хороший компьютер и всякие другие гаджеты. И конечно, их многое не устраивает. Но они не готовы упираться. Очень важная вещь, одна из базовых, это подлинность желания. Если желание подлинное, то вся твоя нервная и человеческая энергия направлена на реализацию этого желания. Поэтому ты либо тотально проигрываешь, либо выигрываешь все, что хотел. Но у новой генерации желание не подлинное. Их одолевает просто смутное томление. Большинство из них не способно реализовывать себя в качестве лидеров. Они могут быть только субъектами толпы. Это двадцатилетние люди, которые постоянно брюзжат как старики. Когда мне было двадцать лет, вокруг меня брюзжащих не было, все о чем-то мечтали, во что-то упирались, все были счастливы осознанием своей физиологической молодости! А эти могут брюзжать сколько угодно. Они через двадцать лет станут главными в стране, просто по физиологии возраста займут ключевые позиции. И вот тогда нас могут ждать разные проблемы. Это будут малоквалицифированные, глубоко несчастные, даже тем, что поздно получили все эти рычаги — уже не порулишь в свое удовольствие, — люди. Вот это футурологический прогноз, который меня пугает. Травма 90-х, людей, находившихся тогда в раннем возрасте или хотя бы в раннем пубертате, — никто еще не исследовал специфику этой психологической травмы. Но мы пожнем ее результаты очень скоро.
— Те, кто был взрослее, никакой особенной травмы не получили. Проскочили это время весело, на лихом коне.
— И они страстно нам завидуют: «Ну вы там позажигали в 90-е!» Да, зажигали по-настоящему. А чего это стоило многим? А сколько мы работали? Я когда монтировал «Матадор», меня поставили на неделю раньше в эфир, а мы прилетели только что из Испании, и мы с моим монтажером к концу третьих суток потеряли цветное зрение! И у нас не было даже в мыслях, что мы можем сорвать эфир. Сейчас человек говорит: «Да я не спал, я работать не пойду». «У тебя завтра эфир!» — «А я не спал!» И все остальные люди из его страты понимают, что конечно, он не спал, ему надо уходить, а какой там эфир — это пофиг. Не в работе счастье. Это во многом похоже на историю с Францией. Франция — великая страна, ее создали великие, гениальные, страстные французы. А потом их потомки занялись продажей вещей этих доблестных французов. Они стали сквалыжными, ленивыми, с плохим характером, заточенными только на то, как бы поотдыхать, не хрен напрягаться. Я думаю, мы движемся примерно в том же направлении.
— Риторический вопрос: а что с этим делать? Может ли с этим что-то сделать телевидение или большая политика? Или это где-то во вселенной форточку открывают-закрывают?
— Для того чтобы лечить, надо проговорить диагноз. Но я не вижу активной дискуссии в медиа по этому поводу. Одной из важнейших составляющих российской культуры является отсутствие в now-and-here. Русский человек находится либо в прошлом, либо в будущем. Для него болезненно невозможно проговаривать свое существование сегодня. Мы всегда копим какие-то деньги, откладываем что-то на время, когда мы будем жить хорошо, морально, трудолюбиво, заниматься здоровьем, худеть, бросать курить — все в будущем. В прошлом было либо все хорошо, либо все плохо — это глубоко индивидуально. А в сегодняшнем дне ты живешь в основном неправильно, осознаешь эту неправильность, но у тебя нет ни сил, ни воли это изменить, и ты обманываешь себя тем, что ты изменишь это в будущем. А настоящее тебя всегда раздражает. И это поколение завидует уже даже не своему прошлому, а чужому, и обсуждает, как бы этих людей выпи…дить отсюда, чтобы обеспечить свое будущее. Мне кажется, ребята, вы нас должны холить и лелеять, кроме нас, вам это будущее никто не обеспечит. Других таких ишаков, продолжающих ишачить до смерти, вы не найдете. Интернет раскрывает огромные возможности. А что вы вылили туда, кроме своей желчи и домашней порнухи? Да ничего. Большинство этих людей — чистые консюмеры. Они перед друг другом хвастаются профессиональностью своего консюмеризма. Они большие виртуозы по скачиванию — обязательно самыми первыми, по отслеживанию последних марок и моделей. Они покупатели-профессионалы высокого класса. Проблема в том, что их активность, с точки зрения созидания, никуда не направляется. Это вопрос той спермы, которую ты извергаешь в окружающий мир. А у них и сперматозоидов в большинстве своем нет, они все время эякулируют секреторной жидкостью.
— Поэтому невозможно создать консенсус, который влиял бы на что-то — на кассовые сборы или на состояние умов.
— Абсолютно! Я считаю, что мы поставили блестящий эксперимент с «Чужой», которая не рекламировалась на Первом, но активно рекламировалась в интернете. Я обнаружил, что эти люди не являются субъектами похода в кинотеатр. Потому что, во-первых, «и так скачаем, че туда ходить», а во-вторых, этот акт связан с выходом в окружающую среду, которая для многих из них враждебна, дискомфортна и вообще говно. А вдруг мне не понравится? Мне не только денег жалко, я еще буду чувствовать себя обманутым. Могу сказать, что по исследованиям прокатчиков реклама для кинотеатра эффективна только на двух каналах: на Первом и на ТНТ. Там есть аудитория, которая ходит в кинотеатры. Вот есть на НТВ гиперхит «Глухарь», на сто процентов понятно почему. Это абсолютный фрик, ведущий себя так, как ты никогда бы себе не позволил, но страстно бы хотел. Это очень современный тип героя, и не только для России, «Доктор Хаус» — это то же самое. Понятно, что никто не может стать суперменом, но сейчас никто даже не может позволить себе быть фриком. И поэтому героем сейчас является фрик, человек, который позволяет себе вести себя так, как он хочет, насрав на все остальное.
— Такое высвобождение внутреннего дурака.
— И когда НТВ выпускает киноверсию «Глухаря», на нее никто не идет. Да, они готовы посидеть посмотреть это дома, но не готовы поднять жопу. И это даже не эффект интернета, это эффект специфической аудитории.
— Что вообще с кино происходит? Вот «Дозоры» — очень странный фильм, тоже экспериментальный, но включилась ковровая бомбардировка Первого канала, и на него пошли.
— Ковровая бомбардировка может привести людей на первый уикенд, на второй бы они не пошли. Значит, мы попали. В первой серии попали на демонстрацию профессии — можем не хуже, чем они. До этого аудитория лишала отечественных кинематографистов этого права. На вторую пошли как на продолжение истории. Мне подарили три или четыре философских книжки, посвященных «Дозорам», — значит, это было культурным феноменом.
— Так или иначе, на втором «Дозоре» было ощущение, что появился русский мейнстрим. Машина заработала.
— Я скажу смешную вещь. «Дозоры», как ни странно, дали толчок американской кинематографии вернуться к вампирской тематике. Все американские кинематографисты, от последнего левака до Кэмерона, которого я лично спрашивал, все знают «Дозоры». Это понятная история: люди ищут тренд, тренды приходят из разных мест. И русские своими двумя картинами устроили весь этот вампирский ренессанс в американском кино. Я тебе отвечаю за это, это просто по времени понятно: через два года после этого пошел первый вампирский фильм, потом второй, третий...
— Но штука в том, что мы смотрим на бокс-офис 2010 года, он абсолютно рекордный, но русских фильмов там нет.
— Виноваты козлы-коллеги с «Яйцами судьбы», «Гитлерами капут» и всем остальным. Все пошли собирать бабки. Решили, что поле уже унавожено, пора собирать урожай. А его надо было еще лет десять разрабатывать, культивировать.
— А что же вы с этого поля ушли?
— Я не могу себе позволить. В тот момент случился большой кризис, надо было спасать телик. А тем временем на протяжении последних лет ракеты трэшака уродовали площадку, довели ее до того состояния, что люди не хотят идти на новые русские фильмы, потому что их столько раз уже обманули, а новое поколение и так напряженное, они все время боятся, что их обманут, и поэтому очень сильно страхуются. Поэтому, чтобы затащить в очередной раз в кинотеатр, придется изобразить нечто эдакое. Ну если будет ради чего, то мы изобразим.
— А что на Первом сработало из экспериментальных вещей — «Школа», американские сериалы?
— «Школа» сработала как информационный повод, но с точки зрения рейтингов — у нее были хорошие цифры, но совершенно не рекордные. Переход на вертикальное программирование придется временно приостановить. Мы исследовали и поняли, что перейти на вертикалку единственными довольно трудно. Для следующей попытки нужно будет как минимум сговориться еще с двумя каналами и поточнее угадать продукт, который для этого нужен. Но в науке не бывает неудачных экспериментов. Любой эксперимент удачный. Он дает тебе информацию. И все эти наши эксперименты с радикальными проектами и американскими сериалами — они не от желания понравиться, а от желания кинуть камень в пруд, а вдруг оттуда...
— ...выплывет сом.
— Кстати, я как раз в этот момент про сома подумал сам.
Отредактировано niknov (17-01-2011 01:11:16)
